Я сижу и пишу статью среди ночи о буддийском курсе в Катманду для университетского журнала. Рядом спит соседка, с которой мы наперебой выращиваем цветы. Я посадила гигантскую секвойю - она укоренила мяту. Я спасла из засушливого магазина каланхоэ - у неё родился клевер. Она мало разговаривает, носит мужскую одежду и замечательно улыбается - с тех пор, как поняла, что я очень хорошо к ней отношусь. У неё так мало дел, а я вечно куда-то спешу, изучаю сто разных предметов, меня выбирают представителем, старостой, партнёром, я уже совсем не боюсь людей и знаю, что они любят меня, мою энергию - а она тихо занимается своим постмодернизмом и подсчитывает взошедшие ростки клевера. Кажется, её совершенно не заботит, кто и как к ней относится, а впрочем, не знаю - что бы мы ни делали, время одинаково уходит как для неё, так и для меня. И мне кажется, я в своём внутреннем романе как-то незаметно сменила роль и стала Александром Великим - маленьким тибетцем, который сначала учился на монаха, потом на певца, потом на химика, а потом на ритора, мальчиком, который прежде всего старался быть справедливым ко всем и старался правильно исполнить свою роль, свою функцию сына, брата, друга - и делал это так замечательно, так совершенно, что попал в совершенный тупик, в совершенную мглу. Установить отношения с человеком - значит перестать быть функцией в его отношении, и это понятно. Но что значит - перестать быть функцией? Перестать ставить границы, исполнять роль? Даже если ты исполняешь любую роль, выходя за пределы своих ограничений, ты всё равно исполняешь роль. Быть другим для другого человека - не только подарок, но и преступление: объективация себя, объективация его, признание различного, признание общего. Когда умеешь чувстовать, такое отношение жмёт, как старая туфля. А если Другой - это не человек, а мир? Если твоей рациональности грозит иррациональность, твоей упорядоченной жизни - хаос? Если наш единственный долг по отношению к Другому, чем бы он ни был, человеком, философской позицией или целым миром - это безоценочное наблюдение, основанное на абсолютном приятии? Для этого ведь надо не иметь себя - а это сложнее, чем исполнять долг. Это не удовлетворение своей нравственности, не удовлетворение чужих желаний - кому так можно послужить? Телу, уму? Это, право, такие мелочи. Служить нужно бессмертному для бессмертного, из всеобщего бессмертия - и ради этого все это наблюдать. Наблюдение из бессмертия чтит кратковременность и хрупкость нашей жизни.

* * *
Мы бессмертны, но мы - обнажённые, ранимые, хрупкие. И что любопытнее всего - в таком состоянии абсолютно ничем не можем друг другу помочь, разве что насоздавать друг другу много приключений! Но от этого в конечном итоге начинает тошнить, как от долгой карусели. Для чего? А ведь на этом построена почти вся мировая литература - не говоря уж о жизни. Мне всегда казалось что лучший роман на свете - "Вёсны и осени господина Люя": хроника созерцания мира, написанная одной философской школой Китая. Там совершенно ничего не происходит - и в то же время происходит всё. Это космогонический миф, облечённый в форму книги. Я думаю, самое правильное отношение к Другому - видеть в нем космогонический миф, облечённый в форму человека.