Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 28 ноября 2019
03:55
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
02:17
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 12 октября 2019
Самое сложное в литературе -- это создание пространства.
Когда я слушаю музыку XIV века или читаю древнекитайские трактаты, мне хочется передать эту атмосферу, встроить ее в свой текст. Но для этого так надо жить. Невозможно, живя обычной жизнью человека XXI века, при этом душою вечно пребывать во временах не столь отдаленных. Организовать за пару дней погружение туда можно, не вопрос: для этого нужно снизить количество отвлекающих факторов, погулять на природе, побыть наедине с собой. Но за день же роман не напишешь.
Роман вообще -- идеальный показатель состояния ума автора, на мой взгляд. Так что я полностью убеждена, что работать надо не столько над сюжетом, сколько над собой. Да и читатель (по крайней мере, тот, которому это может быть интересным) ищет в книге модус восприятия, а не что-либо еще.
Хочешь писать про отшельника -- будь отшельником, ради Бога. Либо встань на ту ступень, откуда можно управлять несколькими модусами восприятия сразу. Только не думай, что это будет быстро и очень легко или что это ограничится творчеством -- это окажет огромное влияние на все сферы твоей жизни.
Прекрасный сюжет, я думаю: человек решил написать биографический роман, скажем, про Падмасамбхаву и, сознавая степень своей ответственности, сам достиг просветления в процессе.
У меня какая-то промежуточная ступень. Умственно я могу перебирать самые разные картины мира, но на уровне текста мне требуется серьезная дисциплина, есть привычка переходить во что-то увлекательное или эмоциональное. И уровень текста снижается. Да Бог с ним с текстом, но это же привычка всей жизни, во всем. После курсов випассаны текст получается совсем другим.
Вот и получается: хочешь писать хорошо -- работай над собой.
А к эмоциональному у меня двойственное отношение. Я думаю, что одна из важнейших функций искусства -- воздействовать на человеческие эмоции. Но воздействовать, обращаясь не к низшим его порывам, не к уровню сердца даже и тем более не к архетипическим, так сказать, эмоциональным сюжетам -- а к самой тонкой, самой высокой природе, которой греки управляли с помощью катарсиса, но можно управлять еще тоньше -- с помощью атмосферы и акцентов.
Очень занятно было наблюдать то же отношение у Манна в "Докторе Фаустусе": сила эмоционального воздействия романа огромна, что проходит мимо внимания большинства читателей, устрашенных самим текстом. А почему они устрашены текстом? Во многом потому, что Манн был устрашен этими эмоциями, мне кажется, и сделал все сухо и "гармонично". Да, это гармонично, но это как у Шенберга. И все же какая же это музыкальная математика? Прочувствовать эмоции главного героя мне хватило даже на часть, а переживать его опыт даже мысленно у меня не было ни решимости, ни сил. Однако я, кажется, очень много всего вынесла из этого сюжета и романа. Но в первую очередь -- вот это отстранение, так прекрасно переданное в фильме, когда даже по интерьерам кажется, что речь идет о средневековом аскете, а не о композиторе середины XX века. Леверкюну вообще прекрасно удалось сохранить, так сказать, уникальность своего духа. Но какой ценой?
И вот он, вечный вопрос: что лучше -- быть чистым или быть с привязанностями. Леверкюн пытается быть чистым без привязанностей, причем бессознательно: это пассивное уничтожение не только всех близких связей, но и мира-для-себя в целом при сохранении себя в самоизоляции (в этом смысл аналогии с фашизмом). Итог понятен. Но вот уж над кем мне никогда не хотелось смеяться. Да и понимать его полностью, впрочем, тоже.
Может, оно и хорошо -- быть немного проще и более мирской. Но не могу сказать точно.
Между этими полюсами поистине проходит наша жизнь.
Когда я слушаю музыку XIV века или читаю древнекитайские трактаты, мне хочется передать эту атмосферу, встроить ее в свой текст. Но для этого так надо жить. Невозможно, живя обычной жизнью человека XXI века, при этом душою вечно пребывать во временах не столь отдаленных. Организовать за пару дней погружение туда можно, не вопрос: для этого нужно снизить количество отвлекающих факторов, погулять на природе, побыть наедине с собой. Но за день же роман не напишешь.
Роман вообще -- идеальный показатель состояния ума автора, на мой взгляд. Так что я полностью убеждена, что работать надо не столько над сюжетом, сколько над собой. Да и читатель (по крайней мере, тот, которому это может быть интересным) ищет в книге модус восприятия, а не что-либо еще.
Хочешь писать про отшельника -- будь отшельником, ради Бога. Либо встань на ту ступень, откуда можно управлять несколькими модусами восприятия сразу. Только не думай, что это будет быстро и очень легко или что это ограничится творчеством -- это окажет огромное влияние на все сферы твоей жизни.
Прекрасный сюжет, я думаю: человек решил написать биографический роман, скажем, про Падмасамбхаву и, сознавая степень своей ответственности, сам достиг просветления в процессе.
У меня какая-то промежуточная ступень. Умственно я могу перебирать самые разные картины мира, но на уровне текста мне требуется серьезная дисциплина, есть привычка переходить во что-то увлекательное или эмоциональное. И уровень текста снижается. Да Бог с ним с текстом, но это же привычка всей жизни, во всем. После курсов випассаны текст получается совсем другим.
Вот и получается: хочешь писать хорошо -- работай над собой.
А к эмоциональному у меня двойственное отношение. Я думаю, что одна из важнейших функций искусства -- воздействовать на человеческие эмоции. Но воздействовать, обращаясь не к низшим его порывам, не к уровню сердца даже и тем более не к архетипическим, так сказать, эмоциональным сюжетам -- а к самой тонкой, самой высокой природе, которой греки управляли с помощью катарсиса, но можно управлять еще тоньше -- с помощью атмосферы и акцентов.
Очень занятно было наблюдать то же отношение у Манна в "Докторе Фаустусе": сила эмоционального воздействия романа огромна, что проходит мимо внимания большинства читателей, устрашенных самим текстом. А почему они устрашены текстом? Во многом потому, что Манн был устрашен этими эмоциями, мне кажется, и сделал все сухо и "гармонично". Да, это гармонично, но это как у Шенберга. И все же какая же это музыкальная математика? Прочувствовать эмоции главного героя мне хватило даже на часть, а переживать его опыт даже мысленно у меня не было ни решимости, ни сил. Однако я, кажется, очень много всего вынесла из этого сюжета и романа. Но в первую очередь -- вот это отстранение, так прекрасно переданное в фильме, когда даже по интерьерам кажется, что речь идет о средневековом аскете, а не о композиторе середины XX века. Леверкюну вообще прекрасно удалось сохранить, так сказать, уникальность своего духа. Но какой ценой?
И вот он, вечный вопрос: что лучше -- быть чистым или быть с привязанностями. Леверкюн пытается быть чистым без привязанностей, причем бессознательно: это пассивное уничтожение не только всех близких связей, но и мира-для-себя в целом при сохранении себя в самоизоляции (в этом смысл аналогии с фашизмом). Итог понятен. Но вот уж над кем мне никогда не хотелось смеяться. Да и понимать его полностью, впрочем, тоже.
Может, оно и хорошо -- быть немного проще и более мирской. Но не могу сказать точно.
Между этими полюсами поистине проходит наша жизнь.
суббота, 05 октября 2019
Крайне занимательны поиски как главного действующего лица, так и рассказчика.
То есть: кто, в конечном итоге, рассказывает историю, о ком и ради чего.
А также -- какие из историй реальны, а какие являются производными от реальных (что приводит опять же к вопросу поиска главного действующего лица и интерпретации им/ей происходящего).
И хотя на уровне отдельных произведений все эти вопросы можно не брать в расчет (все истории крупной формы самостоятельны, имеют ясную сюжетную линию, принадлежат к разным жанрам, изложены в разных стилях, имеют разные места действия и могут читаться по отдельности в любом порядке), оказывается, что целое действительно во много раз больше суммы своих частей и представляет их все в ином свете.
Выстроить сложное из сложного довольно легко, но моя цель -- построить простое из простого. И сделать самым простым, подвести к пределу, за которым заканчивается искусство.
И я в самом деле думаю, что слово -- инструмент познания Бога и исследования его красоты.
А его красота -- это его бесчисленные возможности.
То есть: кто, в конечном итоге, рассказывает историю, о ком и ради чего.
А также -- какие из историй реальны, а какие являются производными от реальных (что приводит опять же к вопросу поиска главного действующего лица и интерпретации им/ей происходящего).
И хотя на уровне отдельных произведений все эти вопросы можно не брать в расчет (все истории крупной формы самостоятельны, имеют ясную сюжетную линию, принадлежат к разным жанрам, изложены в разных стилях, имеют разные места действия и могут читаться по отдельности в любом порядке), оказывается, что целое действительно во много раз больше суммы своих частей и представляет их все в ином свете.
Выстроить сложное из сложного довольно легко, но моя цель -- построить простое из простого. И сделать самым простым, подвести к пределу, за которым заканчивается искусство.
И я в самом деле думаю, что слово -- инструмент познания Бога и исследования его красоты.
А его красота -- это его бесчисленные возможности.
пятница, 04 октября 2019
На самом деле, какую линию поведения ни избрать, если кто-то вложит в нее всю силу своей души, вряд ли можно воспринять ее как ошибочную. Если смотреть честно и объективно, а не через призму морали и нравственности, все действия равны.
Конечно, это равенство весьма высокого порядка. Того самого, который не открывают всем подряд. Для всех подряд есть долгий путь совершенствования морали и нравственности. А потом уже станет очевидно, что это делалось для того, чтобы эту мораль и нравственность отбросить и остаться просто в ничто. Потому что пока ты не вырастишь в себе эту самую мораль, большой риск, что ты натворишь таких дел, последствия которых сделают твой дальнейший рост весьма проблематичным.
А у меня есть некоторая проблема самоидентификации. Возможно, как раз потому, что разные методы пребывания в мире, скажем так, казались мне равнодостойными.
Помогло во многом взросление. Теперь я ясно вижу изъяны и ограничения многих путей -- но не менее ясно вижу, что хорошего можно из них взять.
В творчестве это тоже ясно отражается. Редко, правда, герои оказываются в положении, когда их разрывает на части многогранность собственной личности -- все-таки они позиционируют себя как-то более-менее определенно. Во многих случаях вообще, чтобы засыпаться, хватает противоречий между собственными желаниями и долгом.
В отличие от драм Корнеля, где все в целом было ясно, на дворе давно не XVI век и понятно, что долг -- это конструирование образа себя в большей степени, чем исполнение каких-то общественных обязанностей.
Но желаемый образ себя очень сильно отличается от образа себя в желании, так сказать.
Желание, в конце концов, по сути своей смердит и ограничивает зрение объектом желания.
Но оно же дает энергию и вообще делает из нас людей.
Иметь энергию и не иметь желания, думаю, невозможно. Это то же, как если бы Вселенная имела энергию, но не имела проявления.
Однако можно иметь не то желание, что связывает, а просто быть абстрактной силой творения и ее в себе воплощать.
Такова конечная цель. Но путь к ней куда любопытнее ее самой, как мне кажется. С чем навряд ли можно согласиться, когда тебе благодаря этому желанию оторвет руку или ногу, но тем не менее: если наблюдать отстраненно, ограниченный человеческий путь -- путь существа, разрываемого противоречиями и наделенного свободной волей к выбору -- это огромная, великая красота.
А иначе о чем мы бы, в конце концов, писали?
Вопрос между желаниями и чистотой неоднозначен. Мне куда больше нравится, как решает его ваджраяна, нежели тхеравада.
Однако ваджраяна -- это, в общем-то, прогулка по краю небесных кущ и адских бездн. Суть ее в том, чтобы взять любую энергию любого желания и использовать ее как топливо вне зависимости от того, чем она порождена.
Путь довольно далекий от желания соблюсти себя в чистоте, не ввязываясь во временное и мирское. Который, по крайней мере в его даосском понимании, я тоже более чем уважаю и многими героями воздаю ему должное.
А ведь, помимо ваджраяны еще есть и "основная" махаяна.
Махаяна -- это когда неважно, что ты делаешь, но все это на благо живых существ.
Махаяна -- это мотивация!
В свое время меня изрядно поразило, что человек получает плоды, исходя не из поступка, а из мотивации. Теперь я ясно это вижу.
И героев моих в романах судить... вообще, наверное, не надо судить людей, но уж точно не надо до того момента, когда становится понятной мотивация того или иного образа жизни, образа действия. А она иногда остается скрытой до самого конца.
Действия могут быть прекрасными, могут быть ужасными, но дело не в этом. Дело в том, чего ты хотел изначально, какую цель преследовал.
У меня даже маньяки основывают великие учения на благо людей. Может быть, я бы не хотела им следовать, но тем не менее. И мне кажется, что объяснить изнутри я могу абсолютно любого человека. А с другой стороны, если хорошо объяснить просто душу какого-нибудь неординарного человека, совершенно нет гарантий, что маньяк будет выглядеть хуже. Или что он сам себе будет казаться лучше маньяка.
В общем-то, это все ваджраянский вопрос, как использовать энергию, стоящую за _любой_ позицией, существующей в мире.
Я думаю, если бы у моих героев была позиция, но не было энергии, это были бы довольно скучные книги.
Да и вообще, когда у человека есть чистота, но нет энергии проявляться, мне кажется, это довольно скучно. Хотя про это можно написать очень красивые картины.
Может, это конфликт между божественным и животным в нас? Но суть в том, чтобы стать, может быть, божественным зверем. Тем, что, будучи безвременным и зная это, соглашается с временным в себе, решается полностью жить -- и полностью умирать. Как сказал бы Толкиен, это и есть жребий человека.
Конечно, это равенство весьма высокого порядка. Того самого, который не открывают всем подряд. Для всех подряд есть долгий путь совершенствования морали и нравственности. А потом уже станет очевидно, что это делалось для того, чтобы эту мораль и нравственность отбросить и остаться просто в ничто. Потому что пока ты не вырастишь в себе эту самую мораль, большой риск, что ты натворишь таких дел, последствия которых сделают твой дальнейший рост весьма проблематичным.
А у меня есть некоторая проблема самоидентификации. Возможно, как раз потому, что разные методы пребывания в мире, скажем так, казались мне равнодостойными.
Помогло во многом взросление. Теперь я ясно вижу изъяны и ограничения многих путей -- но не менее ясно вижу, что хорошего можно из них взять.
В творчестве это тоже ясно отражается. Редко, правда, герои оказываются в положении, когда их разрывает на части многогранность собственной личности -- все-таки они позиционируют себя как-то более-менее определенно. Во многих случаях вообще, чтобы засыпаться, хватает противоречий между собственными желаниями и долгом.
В отличие от драм Корнеля, где все в целом было ясно, на дворе давно не XVI век и понятно, что долг -- это конструирование образа себя в большей степени, чем исполнение каких-то общественных обязанностей.
Но желаемый образ себя очень сильно отличается от образа себя в желании, так сказать.
Желание, в конце концов, по сути своей смердит и ограничивает зрение объектом желания.
Но оно же дает энергию и вообще делает из нас людей.
Иметь энергию и не иметь желания, думаю, невозможно. Это то же, как если бы Вселенная имела энергию, но не имела проявления.
Однако можно иметь не то желание, что связывает, а просто быть абстрактной силой творения и ее в себе воплощать.
Такова конечная цель. Но путь к ней куда любопытнее ее самой, как мне кажется. С чем навряд ли можно согласиться, когда тебе благодаря этому желанию оторвет руку или ногу, но тем не менее: если наблюдать отстраненно, ограниченный человеческий путь -- путь существа, разрываемого противоречиями и наделенного свободной волей к выбору -- это огромная, великая красота.
А иначе о чем мы бы, в конце концов, писали?
Вопрос между желаниями и чистотой неоднозначен. Мне куда больше нравится, как решает его ваджраяна, нежели тхеравада.
Однако ваджраяна -- это, в общем-то, прогулка по краю небесных кущ и адских бездн. Суть ее в том, чтобы взять любую энергию любого желания и использовать ее как топливо вне зависимости от того, чем она порождена.
Путь довольно далекий от желания соблюсти себя в чистоте, не ввязываясь во временное и мирское. Который, по крайней мере в его даосском понимании, я тоже более чем уважаю и многими героями воздаю ему должное.
А ведь, помимо ваджраяны еще есть и "основная" махаяна.
Махаяна -- это когда неважно, что ты делаешь, но все это на благо живых существ.
Махаяна -- это мотивация!
В свое время меня изрядно поразило, что человек получает плоды, исходя не из поступка, а из мотивации. Теперь я ясно это вижу.
И героев моих в романах судить... вообще, наверное, не надо судить людей, но уж точно не надо до того момента, когда становится понятной мотивация того или иного образа жизни, образа действия. А она иногда остается скрытой до самого конца.
Действия могут быть прекрасными, могут быть ужасными, но дело не в этом. Дело в том, чего ты хотел изначально, какую цель преследовал.
У меня даже маньяки основывают великие учения на благо людей. Может быть, я бы не хотела им следовать, но тем не менее. И мне кажется, что объяснить изнутри я могу абсолютно любого человека. А с другой стороны, если хорошо объяснить просто душу какого-нибудь неординарного человека, совершенно нет гарантий, что маньяк будет выглядеть хуже. Или что он сам себе будет казаться лучше маньяка.
В общем-то, это все ваджраянский вопрос, как использовать энергию, стоящую за _любой_ позицией, существующей в мире.
Я думаю, если бы у моих героев была позиция, но не было энергии, это были бы довольно скучные книги.
Да и вообще, когда у человека есть чистота, но нет энергии проявляться, мне кажется, это довольно скучно. Хотя про это можно написать очень красивые картины.
Может, это конфликт между божественным и животным в нас? Но суть в том, чтобы стать, может быть, божественным зверем. Тем, что, будучи безвременным и зная это, соглашается с временным в себе, решается полностью жить -- и полностью умирать. Как сказал бы Толкиен, это и есть жребий человека.
воскресенье, 08 сентября 2019
А еще вот голоса. В романе все пришло к тому, что главная характеристика человека -- речь: именно акустика, а не слова. Позднее это уже отъятый звук речи -- звук музыкального инструмента. Но, так или иначе, все это про звук. Написала песню, где именно нотами передается звучание голоса одного из героев: нечеловеческое, от высоких нот до страшно низких, предельно эмоциональное... а потом не смогла ее записать. Хорошо хоть оставила на диктофоне. Слушаю, спеть могу -- сыграть не могу. К чему бы это.
А для кого-то это вообще немота/речь. Это когда говоришь так, будто тащишь за собой утопленника, распадающегося на части. Не то чтобы это была скромность -- собеседнику не всегда удается собрать из череды звуков твое высказывание.
А для кого-то это дар, который превыше всех богов: все оборачиваются на звук, пока ты идешь мыть свою пробирку. Но зачем нужен дар и как им пользоваться?
А для кого-то это -- естественное и радостное выражение земной красоты, как и тело, и волосы, и песни, искрящиеся, как морская вода.
А для кого-то -- железное умение направлять свое намерение к цели...
В общем, звук -- полностью исчерпывающая характеристика. Да я до сих пор не знаю, как выглядят главные герои! Довольно типичные представители своих национальностей, по крайней мере до того, что они сами с собой делают. Но вот если бы я выбирала актеров, например, то ориентировалась бы по голосу. И по расе. И все. Аудиороман!)
Другие характеристики тоже есть: одежда, прическа, количество и свойства вещей, которыми пользуется человек... но это мелочи. Это больше о внутреннем состоянии. А голос -- о самой сути. Близко к нему разве что направление взгляда: на что человек смотрит. Буквально: когда говорит с тобой. И вообще.
Забавно, что ни в одном другом романе нет больше внимания к звуку голосов.
Вот так все рождается и взрослеет, а ты смотришь, как мать на ребенка: не твое это -- накорми, выучи и отпусти.
А для кого-то это вообще немота/речь. Это когда говоришь так, будто тащишь за собой утопленника, распадающегося на части. Не то чтобы это была скромность -- собеседнику не всегда удается собрать из череды звуков твое высказывание.
А для кого-то это дар, который превыше всех богов: все оборачиваются на звук, пока ты идешь мыть свою пробирку. Но зачем нужен дар и как им пользоваться?
А для кого-то это -- естественное и радостное выражение земной красоты, как и тело, и волосы, и песни, искрящиеся, как морская вода.
А для кого-то -- железное умение направлять свое намерение к цели...
В общем, звук -- полностью исчерпывающая характеристика. Да я до сих пор не знаю, как выглядят главные герои! Довольно типичные представители своих национальностей, по крайней мере до того, что они сами с собой делают. Но вот если бы я выбирала актеров, например, то ориентировалась бы по голосу. И по расе. И все. Аудиороман!)
Другие характеристики тоже есть: одежда, прическа, количество и свойства вещей, которыми пользуется человек... но это мелочи. Это больше о внутреннем состоянии. А голос -- о самой сути. Близко к нему разве что направление взгляда: на что человек смотрит. Буквально: когда говорит с тобой. И вообще.
Забавно, что ни в одном другом романе нет больше внимания к звуку голосов.
Вот так все рождается и взрослеет, а ты смотришь, как мать на ребенка: не твое это -- накорми, выучи и отпусти.
"А мадхьямака -- это такое учение, которое деконструирует вообще любую возможность создать верное учение об Абсолюте..." (по материалам книги Е.А. Торчинова)
Вот так почитала я с утра про буддизм и подумала -- у меня в романе почти "Три учения и культура Китая". Только без культуры Китая.
В частности, много внимания уделяется (стихийным, условным) представителям махаянского буддизма, даосизма и адвайта-веданты.
Поскольку я люблю все три направления, понятно, что предпочтений у меня как у автора нет. Это три высших недвойственных учения, что ни говори, но они свидетельствуют о принципиально разном отношении к картине мира. Я пытаюсь как-то совместить их в себе с переменным успехом, а вот героям приходится ради этого взаимодействовать друг с другом. Зато в них они чище проявлены, что ли, безо всяких компромиссов. И без желания соответствовать тем или иным терминам и словам. Тем более я удивилась, когда увидела, на что это похоже...
При этом ясно видны последствия ошибок на том или ином пути (а в некоторых случаях, возможно, -- ограничения самих путей; но, мне кажется, они преодолимы в рамках каждого из этих учений; не уверена насчет даосизма):
-- махаяна: это не только "спасать все живое" и жертвовать всем, включая свои представления о чести и достоинстве, если только это может помочь другим -- это ясное понимание иллюзорности себя, других и помощи. Иначе действие ведет к привязанности, привязанность ведет к страданию, потому что вечно все не так, как тебе надо, и ничего нельзя зафиксировать навечно;
-- даосизм: это не только о "пестовании жизни" и сохранении внутренней чистоты и незатронутости феноменами -- это о том, как течь в потоке жизни, принимая любые формы, в которые она тебя облекает. А не думать, что вот там в углу уже найдена самая удобная форма великого созерцания за пределами времени и пространства;
-- адвайта-веданта: это не только о "весь мир есть игра иллюзии и, следовательно, возможно все", это еще и, на практике, умение как-то взаимодействовать с обществом на уровне грубой кажущейся истины. И, конечно, это умение "воплотиться человеком": испытать и пережить крах и смерть.
Список можно продолжать далее.
Наверное, поэтому у меня легкое удивление к сюжетам. Если в каждом герое заключается чистый и внутренне непротиворечивый способ восприятия мира (а это, на мой взгляд, самое интересное -- глобальные способы восприятия мира и способы выхода за их пределы), то сложно представить, чтобы какие-то действия или ситуации могли сыграть роль в обнажении их противоречий. Точнее, они обнажаются сразу же, при любом прикосновении или взгляде -- но для этого ведь совсем не нужен выдающийся сюжет: можно просто зайти в гости к соседу или поехать погулять, например. Или чаю выпить. Примерно как на випассане, когда упавшая ветка становится событием. Вопрос в том, на что обращаешь внимание и как смотришь. Создавать конфликт из героев или, там, героев и мира можно, кажется, только в том случае, когда не присматриваешься, как удивительно работает... абсолютно все.
Один из героев, ставя эксперименты над собой, пришел к тому, что у него соприкосновение органа чувства с объектом вызывало потрясение. Видишь стол -- потрясение. Слышишь звук -- потрясение. Говоришь с человеком -- ну, это уже вообще на грани переносимого. Зачем нужны сюжеты, когда прогулка по коридору -- это уже приключение почище странствия Одиссея.
Полезно ли это для жизни? Сомневаюсь. Но это -- правда. Пока не освободишься от "я", сознание -- то, что постоянно находится в состоянии потрясения тем, что даже жизненными событиями-то не назовешь. И, следовательно, жизнь, в ее обнажении, есть не что иное, как постоянное потрясение сознания.
А другой герой разве что не жонглировал мирами. И его взаимодействия с социумом носили предельно глобальный характер, а действия -- характер свершения невозможного. И это тоже правда. Так тоже можно жить. Так функционирует божественное сознание (в буддийском понимании, не теистическом).
Но им и в голову не пришло бы сравнивать себя друг с другом. Потому что и то, и другое -- правда. Дело человека -- прийти к своей правде, полностью ее очистить... а потом...
А в чем заключается идея развития? Впустить в себя чужую правду? Но если они глобальны, то это попытка усидеть на десяти стульях сразу. Мои герои, наверное, по-хорошему ограничены. Есть те, чьи правды кажутся мне более... практичными? впечатляющими? как правило, это как раз те, которые мало свойственны лично мне; но нет ни одной правды, которая бы казалась мне меньше. Или которая была бы больше всех других. Кажется, через свои романы я могу обосновать все, что угодно: от жизни небожителя до быта счастливой домохозяйки, причем совершенно не обращаясь ни к каким сто раз проговоренным ценностям (я надеюсь), а просто в порядке... умения смотреть изнутри.
Вопрос не в том, что, а в том, как. Если выбросить ВСЕ стереотипы, абсолютно неважно, что мы рассматриваем. Да, я не буду рассматривать людей с грубыми стереотипами мышления или чисто практическими или тем более гедонистическими устремлениями просто потому, что это неинтересно, у меня и в произведениях-то они появляются пару раз в порядке фарса и другие смотрят на них, как на череп неандертальца в музее. И, наверное, мои герои вряд ли бы могли родиться в нашем веке с теми способами восприятия, которые у них есть. То есть родиться они могли бы, но возможности реализации были бы ограничены. Так или иначе, они создали мир, в котором могли непротиворечиво существовать, то есть -- отражать его самим своим существованием.
...И в этом мире, в общем-то, хватает "детей ци", у которых "I GOT TOO MUCH LIIFE RUNNING THROUGH MY VEEEINS GOING TO WAAASTE (c)" -- но и это не гедонизм ради себя самого, а тоже форма высшего начала: энергия как она есть, не направленная на грубый объект (ибо не может быть грубой энергии -- но только сфера ее приложения). Это вызывает у меня искреннее восхищение, поскольку же это и есть дэ: то есть дао, которое течет через наш маленький ограниченный мир, как говорил профессор С. (кажется, в моем творчестве не хватает одного: профессора С.)
Вот мне интересно брать много таких чистых правд и смотреть, как они говорят друг с другом.
Их количество все же не три, а намного больше и многие них в разных ситуациях служат мне образцами для внутреннего подражания. Они как бы оправдывают любую бытовую ситуацию именно благодаря своей чистоте; так они очищают мир. Может быть, где-то посередине появляется истина? Думаю, истина в том, что в пределах индивидуальности все совместить невозможно. Что в пределах индивидуальности невозможно, собственно, вообще ничего, поскольку даже любовь, если честно посмотреть, разрывает существ, лишая покровов, кожи и малейшего представления о "я" и "своей судьбе". Не то чтобы это было приятно или вообще ожидаемо, когда тебе просто понравилась чья-то манера держаться или, там, орлиный профиль!
И покуда ты человек, покуда не кончилась еще вся эта история о духе и теле -- ты смертный, а это "почти все равно что мертвый". Ограниченный, страдающий (в смысле dukkha), обретающий некоторый смысл только в погоне за тем или иным желанием, а если гнаться за морковями тебе уже отвратительно, то адвайта-веданта тебе в помощь: не стоит так уж совать нос в атомы материальности: жизнь не про это придумана, просто из этого она состоит. Так или иначе, что бы ни происходило, ты при этом пока что живой и для кого-нибудь да прекрасный, а потому... enjoy if you can! =)
Вот так почитала я с утра про буддизм и подумала -- у меня в романе почти "Три учения и культура Китая". Только без культуры Китая.
В частности, много внимания уделяется (стихийным, условным) представителям махаянского буддизма, даосизма и адвайта-веданты.
Поскольку я люблю все три направления, понятно, что предпочтений у меня как у автора нет. Это три высших недвойственных учения, что ни говори, но они свидетельствуют о принципиально разном отношении к картине мира. Я пытаюсь как-то совместить их в себе с переменным успехом, а вот героям приходится ради этого взаимодействовать друг с другом. Зато в них они чище проявлены, что ли, безо всяких компромиссов. И без желания соответствовать тем или иным терминам и словам. Тем более я удивилась, когда увидела, на что это похоже...
При этом ясно видны последствия ошибок на том или ином пути (а в некоторых случаях, возможно, -- ограничения самих путей; но, мне кажется, они преодолимы в рамках каждого из этих учений; не уверена насчет даосизма):
-- махаяна: это не только "спасать все живое" и жертвовать всем, включая свои представления о чести и достоинстве, если только это может помочь другим -- это ясное понимание иллюзорности себя, других и помощи. Иначе действие ведет к привязанности, привязанность ведет к страданию, потому что вечно все не так, как тебе надо, и ничего нельзя зафиксировать навечно;
-- даосизм: это не только о "пестовании жизни" и сохранении внутренней чистоты и незатронутости феноменами -- это о том, как течь в потоке жизни, принимая любые формы, в которые она тебя облекает. А не думать, что вот там в углу уже найдена самая удобная форма великого созерцания за пределами времени и пространства;
-- адвайта-веданта: это не только о "весь мир есть игра иллюзии и, следовательно, возможно все", это еще и, на практике, умение как-то взаимодействовать с обществом на уровне грубой кажущейся истины. И, конечно, это умение "воплотиться человеком": испытать и пережить крах и смерть.
Список можно продолжать далее.
Наверное, поэтому у меня легкое удивление к сюжетам. Если в каждом герое заключается чистый и внутренне непротиворечивый способ восприятия мира (а это, на мой взгляд, самое интересное -- глобальные способы восприятия мира и способы выхода за их пределы), то сложно представить, чтобы какие-то действия или ситуации могли сыграть роль в обнажении их противоречий. Точнее, они обнажаются сразу же, при любом прикосновении или взгляде -- но для этого ведь совсем не нужен выдающийся сюжет: можно просто зайти в гости к соседу или поехать погулять, например. Или чаю выпить. Примерно как на випассане, когда упавшая ветка становится событием. Вопрос в том, на что обращаешь внимание и как смотришь. Создавать конфликт из героев или, там, героев и мира можно, кажется, только в том случае, когда не присматриваешься, как удивительно работает... абсолютно все.
Один из героев, ставя эксперименты над собой, пришел к тому, что у него соприкосновение органа чувства с объектом вызывало потрясение. Видишь стол -- потрясение. Слышишь звук -- потрясение. Говоришь с человеком -- ну, это уже вообще на грани переносимого. Зачем нужны сюжеты, когда прогулка по коридору -- это уже приключение почище странствия Одиссея.
Полезно ли это для жизни? Сомневаюсь. Но это -- правда. Пока не освободишься от "я", сознание -- то, что постоянно находится в состоянии потрясения тем, что даже жизненными событиями-то не назовешь. И, следовательно, жизнь, в ее обнажении, есть не что иное, как постоянное потрясение сознания.
А другой герой разве что не жонглировал мирами. И его взаимодействия с социумом носили предельно глобальный характер, а действия -- характер свершения невозможного. И это тоже правда. Так тоже можно жить. Так функционирует божественное сознание (в буддийском понимании, не теистическом).
Но им и в голову не пришло бы сравнивать себя друг с другом. Потому что и то, и другое -- правда. Дело человека -- прийти к своей правде, полностью ее очистить... а потом...
А в чем заключается идея развития? Впустить в себя чужую правду? Но если они глобальны, то это попытка усидеть на десяти стульях сразу. Мои герои, наверное, по-хорошему ограничены. Есть те, чьи правды кажутся мне более... практичными? впечатляющими? как правило, это как раз те, которые мало свойственны лично мне; но нет ни одной правды, которая бы казалась мне меньше. Или которая была бы больше всех других. Кажется, через свои романы я могу обосновать все, что угодно: от жизни небожителя до быта счастливой домохозяйки, причем совершенно не обращаясь ни к каким сто раз проговоренным ценностям (я надеюсь), а просто в порядке... умения смотреть изнутри.
Вопрос не в том, что, а в том, как. Если выбросить ВСЕ стереотипы, абсолютно неважно, что мы рассматриваем. Да, я не буду рассматривать людей с грубыми стереотипами мышления или чисто практическими или тем более гедонистическими устремлениями просто потому, что это неинтересно, у меня и в произведениях-то они появляются пару раз в порядке фарса и другие смотрят на них, как на череп неандертальца в музее. И, наверное, мои герои вряд ли бы могли родиться в нашем веке с теми способами восприятия, которые у них есть. То есть родиться они могли бы, но возможности реализации были бы ограничены. Так или иначе, они создали мир, в котором могли непротиворечиво существовать, то есть -- отражать его самим своим существованием.
...И в этом мире, в общем-то, хватает "детей ци", у которых "I GOT TOO MUCH LIIFE RUNNING THROUGH MY VEEEINS GOING TO WAAASTE (c)" -- но и это не гедонизм ради себя самого, а тоже форма высшего начала: энергия как она есть, не направленная на грубый объект (ибо не может быть грубой энергии -- но только сфера ее приложения). Это вызывает у меня искреннее восхищение, поскольку же это и есть дэ: то есть дао, которое течет через наш маленький ограниченный мир, как говорил профессор С. (кажется, в моем творчестве не хватает одного: профессора С.)
Вот мне интересно брать много таких чистых правд и смотреть, как они говорят друг с другом.
Их количество все же не три, а намного больше и многие них в разных ситуациях служат мне образцами для внутреннего подражания. Они как бы оправдывают любую бытовую ситуацию именно благодаря своей чистоте; так они очищают мир. Может быть, где-то посередине появляется истина? Думаю, истина в том, что в пределах индивидуальности все совместить невозможно. Что в пределах индивидуальности невозможно, собственно, вообще ничего, поскольку даже любовь, если честно посмотреть, разрывает существ, лишая покровов, кожи и малейшего представления о "я" и "своей судьбе". Не то чтобы это было приятно или вообще ожидаемо, когда тебе просто понравилась чья-то манера держаться или, там, орлиный профиль!
И покуда ты человек, покуда не кончилась еще вся эта история о духе и теле -- ты смертный, а это "почти все равно что мертвый". Ограниченный, страдающий (в смысле dukkha), обретающий некоторый смысл только в погоне за тем или иным желанием, а если гнаться за морковями тебе уже отвратительно, то адвайта-веданта тебе в помощь: не стоит так уж совать нос в атомы материальности: жизнь не про это придумана, просто из этого она состоит. Так или иначе, что бы ни происходило, ты при этом пока что живой и для кого-нибудь да прекрасный, а потому... enjoy if you can! =)
среда, 14 августа 2019
Бог знает, что из всего этого получится в плане искусства; но что точно дало мне творчество -- вектор развития, направление движения. Места, которые я посещаю, -- от Кольского полуострова до Ладакха -- дороги мне тем, что фигурируют в моих романах. Образ жизни, который я веду, люди, которых я встречаю, -- все это я придумала прежде, чем прожить, а точнее, как в творческом, так и в практическом смысле это, конечно, явилось из единого источника. Когда тебя волей судьбы забрасывает в какой-нибудь альпийский городок N, и ты понимаешь -- вот оно; когда молчаливый демон фон Клейст пишет свои произведения на том же озере, куда ходила гулять твоя деревенская молодежь; когда ты имеешь удовольствие семьсот раз прослушать произведение, которое всю жизнь, услышав в детстве, искал один из героев; когда, наконец, единственная опера одного из твоих любимых композиторов зовется дорогим тебе словом и стоит на том же сюжете, что и главная линия отношений твоей эпопеи... все это не так, на самом деле, интересно, как ролевые модели, которые черпаешь из своих собственных образов-архетипов, которые воплощаются в произведениях.
Не прямые ролевые модели, наверное; мы живем в другое врем и у нас другие задачи (кроме глобальной -- та всегда остается той же). Но я часто беру в пример себе кого-то из своих героев, и это помогает мне справляться с жизненными вопросами, более активно учиться и работать. (Хорошо, что у меня есть герои, которые умеют активно учиться и работать.) Осмыслять вообще свою жизненную позицию. И, главное, уметь отсекать все ненужное. Кажется, как в "Сейлормун" главная героиня имеет сто три недостатка, но является главной именно потому, что у нее есть главное: сострадание ко всему живому, так и у моих героев может не быть много чего хорошего или полезного, но, в тех или иных пропорциях, есть или воспитывается главное -- божественная отрешенность и забота о других, которая говорит на разных языках, но в конечном итоге оказывается одной и той же. Как в принципе можно сочетать отрешенность от мира с желанием служить, этот вопрос меня очень увлек и ответом стала целая череда образов, а иногда я думаю даже, они все... И вот ты тоже учишься любить, но не иметь привязанности, помогать, но ничего не просить, всегда быть способной сделать шаг в ноль -- оставить все и уйти голой в неизвестность, потому что то, ради чего ты живешь, в общем-то, не имеет ничего общего ни с людьми, ни с вещами, за исключением того, что является тканью, из которой они сотворены.
Чему я научилась благодаря своему творчеству:
1. Заботиться надо не о свершениях или материальных благах, а прежде всего -- о чистоте и свободе своего сознания.
2. Любовь подразумевает спокойную заитересованность в том, чтобы другой человек был свободен. В высшем смысле -- заинтересованность в том, чтобы каждое существо стало свободно. В практическом смысле это готовность поддержать в любой момент, отношение, которое не имеет срока давности или возможности окончания. Но это крайне слабо связано с чувственными влечениями.
3. Способность жертвовать своими высшими интересами ради долга, иными словами -- делать то дело, к которому тебя призвали, вне зависимости от того, что ты сам думаешь по этому поводу. (Наверное, изначально самая чуждая мне позиция, но и самая плодотворная именно в плане научения.)
4. Творчество прекрасно, но это только начало дороги, и даже творчество, проявляющее высшую истину и божественную красоту, в конечном итоге должно быть оставлено и дальше ты идешь в молчании и... нищете? Или сиянии. Но молча.
5. Ничего ты тут все равно не поймешь, но и развлечься, хотя казалось бы, на этих просторах не получится. Зато, как сказано давно, на свете есть покой и воля.
6. Жизнь прекрасна. И тем более прекрасна, чем меньше ты человек. Поскольку жизнь тоже бесчеловечна. И чтобы с ней соединиться, нужно утратить все человеческое.
...
Все это напоминает мне даосизм-конфуцианство-буддизм в древнекитайской перспективе, и только так, наверное, эти разнонаправленные тенденции как-то могут соседствовать друг с другом в одной голове и одном мире. Они должны быть проявлены все. Поскольку любое направление жизни, любое отношение к жизни может быть чистым, и в таком случае не суть важно, хочешь ты трудиться ради блага всех существ или никогда больше не покидать леса. Понятно, когда речь о героях, они не проявлены все в одном характере. Но именно поэтому у меня нет, наверное, ни одного героя, чье понимание жизни стояло бы выше понимания жизни другими. Просто у всех свои пути. И жизнь прекрасна во всех своих проявлениях. В особенности (п.6) тем меньше, чем меньше ты думаешь о своем эго, занимаясь тем, чем ты занимаешься. Просто служишь каналом, проводником, не берешь ничего себе. Сущность твоих занятий в таком случае значения не имеет: важно не что, а как. Вот это, наверное, главный урок и вывод, к которому я прихожу.
Не прямые ролевые модели, наверное; мы живем в другое врем и у нас другие задачи (кроме глобальной -- та всегда остается той же). Но я часто беру в пример себе кого-то из своих героев, и это помогает мне справляться с жизненными вопросами, более активно учиться и работать. (Хорошо, что у меня есть герои, которые умеют активно учиться и работать.) Осмыслять вообще свою жизненную позицию. И, главное, уметь отсекать все ненужное. Кажется, как в "Сейлормун" главная героиня имеет сто три недостатка, но является главной именно потому, что у нее есть главное: сострадание ко всему живому, так и у моих героев может не быть много чего хорошего или полезного, но, в тех или иных пропорциях, есть или воспитывается главное -- божественная отрешенность и забота о других, которая говорит на разных языках, но в конечном итоге оказывается одной и той же. Как в принципе можно сочетать отрешенность от мира с желанием служить, этот вопрос меня очень увлек и ответом стала целая череда образов, а иногда я думаю даже, они все... И вот ты тоже учишься любить, но не иметь привязанности, помогать, но ничего не просить, всегда быть способной сделать шаг в ноль -- оставить все и уйти голой в неизвестность, потому что то, ради чего ты живешь, в общем-то, не имеет ничего общего ни с людьми, ни с вещами, за исключением того, что является тканью, из которой они сотворены.
Чему я научилась благодаря своему творчеству:
1. Заботиться надо не о свершениях или материальных благах, а прежде всего -- о чистоте и свободе своего сознания.
2. Любовь подразумевает спокойную заитересованность в том, чтобы другой человек был свободен. В высшем смысле -- заинтересованность в том, чтобы каждое существо стало свободно. В практическом смысле это готовность поддержать в любой момент, отношение, которое не имеет срока давности или возможности окончания. Но это крайне слабо связано с чувственными влечениями.
3. Способность жертвовать своими высшими интересами ради долга, иными словами -- делать то дело, к которому тебя призвали, вне зависимости от того, что ты сам думаешь по этому поводу. (Наверное, изначально самая чуждая мне позиция, но и самая плодотворная именно в плане научения.)
4. Творчество прекрасно, но это только начало дороги, и даже творчество, проявляющее высшую истину и божественную красоту, в конечном итоге должно быть оставлено и дальше ты идешь в молчании и... нищете? Или сиянии. Но молча.
5. Ничего ты тут все равно не поймешь, но и развлечься, хотя казалось бы, на этих просторах не получится. Зато, как сказано давно, на свете есть покой и воля.
6. Жизнь прекрасна. И тем более прекрасна, чем меньше ты человек. Поскольку жизнь тоже бесчеловечна. И чтобы с ней соединиться, нужно утратить все человеческое.
...
Все это напоминает мне даосизм-конфуцианство-буддизм в древнекитайской перспективе, и только так, наверное, эти разнонаправленные тенденции как-то могут соседствовать друг с другом в одной голове и одном мире. Они должны быть проявлены все. Поскольку любое направление жизни, любое отношение к жизни может быть чистым, и в таком случае не суть важно, хочешь ты трудиться ради блага всех существ или никогда больше не покидать леса. Понятно, когда речь о героях, они не проявлены все в одном характере. Но именно поэтому у меня нет, наверное, ни одного героя, чье понимание жизни стояло бы выше понимания жизни другими. Просто у всех свои пути. И жизнь прекрасна во всех своих проявлениях. В особенности (п.6) тем меньше, чем меньше ты думаешь о своем эго, занимаясь тем, чем ты занимаешься. Просто служишь каналом, проводником, не берешь ничего себе. Сущность твоих занятий в таком случае значения не имеет: важно не что, а как. Вот это, наверное, главный урок и вывод, к которому я прихожу.
четверг, 18 июля 2019
Для меня творчество -- это подниматься до высшей высоты. Не в плане даже исполнения, бог с ним, как будет -- а как жить. Как смотреть. Поднявшись на эти уровни и закрепившись там звуком или словом, я как бы учу саму себя видеть. Через людей, которые учат других -- и самих себя -- видеть. Это главное воздействие художественного произведения, на мой взгляд: когда рушатся барьеры восприятия и ты чувствуешь и понимаешь больше, чем прежде. До самого дальнего предела. Но самое лучшее - когда при этом останавливается мысль. Дальше уже без образов; дальше все уже -- горение и вибрация, горение -- и вибрация.
Кажется, не зря я за всю жизнь рисовала несколько десятков тысяч глаз -- гораздо меньше, чем лиц.)
Кажется, не зря я за всю жизнь рисовала несколько десятков тысяч глаз -- гораздо меньше, чем лиц.)
четверг, 18 апреля 2019
Когда твое произведение не просто заставило тебя объездить полмира, погрузиться в тонкости восточной эстетики и поступить в магистратуру, но и выступать спикером на завтрашних дебатах в университете.
Удачный случай! У меня в романе формальные дебаты тоже присутствуют как аспект обучения (не знала, что они так активно используются и у нас) и я чувствовала недостаточность практики и познаний на эту тему.
Интересно, что подготовка к дебатам предполагает умение с равной степенью ясности отстаивать противоположные позиции. Раньше я слышала это только в истории про Ошо.
Пожалуй, это релятивистский аспект. А в романе я хочу исследовать, какая это зыбкая почва - человеческое мнение и человеческая речь. По мере того как он обрастает символикой, с удивлением замечаю, столько там связано с речью и вообще акустической характеристикой, если можно так выразиться. Визуальная - это, наверное, следующий роман, а здесь все - способность/неспособность к разговору, манера речи, молчание, музыка, наконец. Голос! И дебаты, обнажающие абсолютную относительность мнения по любому вопросу.
* * *
Любопытно, что, собираясь посвятить роман тысячелетию европейской культуры и, в какой-то степени, анализу финала ее развития, я замечаю за собой, что пишу другу: ты был в Шигадзе?. Мне нужны свидетельства очевидцев!)
* * *
Ну а главное, то, о чем и не надо писать - это возможность/невозможность контакта человеческого с нечеловеческим. Мне всегда казалось, что я остро ставлю вопрос и у него должно быть более мягкое разрешение, но это до тех пор, пока в руки не возьмешь Чжуан-цзы. Он на первой же странице утверждает невозможность разговора человеческого с тем, что преступило пределы человеческого. И так всю книгу.
* * *
Не знаю, движусь ли я в верном направлении, но мне тоже все меньше хочется разговаривать и все меньше - излагать свою мысль. Либо я буду писать, как Чжуан-цзы, через интуитивное постижение сути, либо никак.
* * *
Есть много интересных аспектов. Вся структура романа и наших ожиданий от художественного произведения, по сути, до крайности спорна и это обнажается при внимательном рссмотрении. В одном мы с главным героем точно схожи - страх и тошноту вызывает одно: ограничивающие человеческие концепции. Довольно необычно выставлять в позиции главного героя человека, который любой оценивающий взгляд воспринимает хуже физического удара. Подумав на эту тему, я тоже стала это так воспринимать О_о. Это очень некомфортно, зато честно. Может быть, эта позиция и приводит к тому, что первая часть романа похожа на дитя счастливого союза немецкого романа воспитания со средней картиной Брейгеля. Я бы никогда не решилась брать кого-то и ставить в луч прожектора. Я думаю, мы не имеем права ни судить людей, ни подглядывать за ними, ни даже говорить о них косвенным образом. Мы можем только, если повезет, прикоснуться к тайне существования - как через людей, так и кроме них.
* * *
Думаю, максимум, чего я хочу от представления героев - чтобы навесить на них ярлыки было сложно как с позиции истины, так и с позиции этики.
Удачный случай! У меня в романе формальные дебаты тоже присутствуют как аспект обучения (не знала, что они так активно используются и у нас) и я чувствовала недостаточность практики и познаний на эту тему.
Интересно, что подготовка к дебатам предполагает умение с равной степенью ясности отстаивать противоположные позиции. Раньше я слышала это только в истории про Ошо.
Пожалуй, это релятивистский аспект. А в романе я хочу исследовать, какая это зыбкая почва - человеческое мнение и человеческая речь. По мере того как он обрастает символикой, с удивлением замечаю, столько там связано с речью и вообще акустической характеристикой, если можно так выразиться. Визуальная - это, наверное, следующий роман, а здесь все - способность/неспособность к разговору, манера речи, молчание, музыка, наконец. Голос! И дебаты, обнажающие абсолютную относительность мнения по любому вопросу.
* * *
Любопытно, что, собираясь посвятить роман тысячелетию европейской культуры и, в какой-то степени, анализу финала ее развития, я замечаю за собой, что пишу другу: ты был в Шигадзе?. Мне нужны свидетельства очевидцев!)
* * *
Ну а главное, то, о чем и не надо писать - это возможность/невозможность контакта человеческого с нечеловеческим. Мне всегда казалось, что я остро ставлю вопрос и у него должно быть более мягкое разрешение, но это до тех пор, пока в руки не возьмешь Чжуан-цзы. Он на первой же странице утверждает невозможность разговора человеческого с тем, что преступило пределы человеческого. И так всю книгу.
* * *
Не знаю, движусь ли я в верном направлении, но мне тоже все меньше хочется разговаривать и все меньше - излагать свою мысль. Либо я буду писать, как Чжуан-цзы, через интуитивное постижение сути, либо никак.
* * *
Есть много интересных аспектов. Вся структура романа и наших ожиданий от художественного произведения, по сути, до крайности спорна и это обнажается при внимательном рссмотрении. В одном мы с главным героем точно схожи - страх и тошноту вызывает одно: ограничивающие человеческие концепции. Довольно необычно выставлять в позиции главного героя человека, который любой оценивающий взгляд воспринимает хуже физического удара. Подумав на эту тему, я тоже стала это так воспринимать О_о. Это очень некомфортно, зато честно. Может быть, эта позиция и приводит к тому, что первая часть романа похожа на дитя счастливого союза немецкого романа воспитания со средней картиной Брейгеля. Я бы никогда не решилась брать кого-то и ставить в луч прожектора. Я думаю, мы не имеем права ни судить людей, ни подглядывать за ними, ни даже говорить о них косвенным образом. Мы можем только, если повезет, прикоснуться к тайне существования - как через людей, так и кроме них.
* * *
Думаю, максимум, чего я хочу от представления героев - чтобы навесить на них ярлыки было сложно как с позиции истины, так и с позиции этики.
среда, 27 марта 2019
Нашла литературную теорию своей жизни -- теория девяти рас, "вкусов" любого художественного произведения. 1-4 век н.э.
Знакомлюсь с ней с восторгом. Именно так я чувствовала и так строю свои произведения.
Изначально было восемь рас (rasa - "flavour", "essence"): sringara (любовь), hasya (смех), raudra (гнев), karuna (сострадание), bibhatsa (отвращение), bhayanaka (ужас), vira (героизм), adbhutam (удивление).
Позднее к ним добавили девятую, santarasa (покой, выход за пределы эмоций).
Шантараса стоит наособицу -- говорят, остальные расы возникают из нее (как мир из Брахмана) и в нее возвращаются. Еще говорят, она как бесцветная нитка, на которую нанизаны разноцветные бусины -- она принимает цвет этих бусин, но держит их вместе. Наш преподаватель говорил по этому поводу, что познание Брахмана через искусство даже интереснее простого его созерцания -- по крайней мере, так он представлен в своей многообразной проявленности.
Говорят еще, да ладно, в ней нет эмоций, какая же это раса? Вполне себе раса, поскольку ты можешь вкушать через нее блаженство ("all the rasas are of nature of bliss"). Шантараса -- не отсутствие, а трансценденция цвета, эмоций, страстей, успокоение их в первоначале.
Восемь рас -- по сути, восемь дорог к шантарасе. Разные пути к одному и тому же.
В рамках одного произведения, особенно длинного, расы, конечно, могут присутствовать и совместно (хотя не все со всеми сочетаются, что логично), но одна является доминирующей и задает общий тон-настроение (sthaviriya).
И я поняла, что больше всего стремлюсь к тому, чтобы общий тон-настроение моих романов -- по крайней мере, у того, который я пишу сейчас, потому что там это наиболее важно -- был именно santarasa. Чистый белый снег. Что там происходит, вообще не имеет значения. Оно и для героя значения не имеет, и для автора, и для читателя, думаю, тоже, Абхинавагупта говорит, тут наблюдается параллелизм.
Но не имеют значения не постольку, поскольку эмоционально не задевают (некоторые герои точно бы хотели, чтобы их поменьше задевали эмоции), а постольку, поскольку есть установка на их трансценденцию и есть уровень покоя, который выше происходящего.
И главный герой, и его учитель участвуют в очень эмоционально окрашенных событиях, но видят себя спящими -- одновременно пребывают в безвременьи (в первобытном океане или в детском саду) и включаются в текущую хронологически окрашенную жизнь. Что, вообще говоря, снимает любые жизненные противоречия и ограничения... но на очень высоком уровне духовного самоконтроля. А иначе это просто ведет к двойственному восприятию всего проявленного вообще. Если ты берешь в руки вазу, ты поставишь ее на место. Если тебе нравится ситуация -- она несомненно изменится. Если ты любишь человека -- это обязательно закончится, и навряд ли очень радостно. И, естественно, если ты выбираешь жить -- ты умрешь.
Чем больше я думаю об этой дихотомии (проявленной еще в первомифе африканских народов о человеке-внутри-озера: "Можно мне выйти?" - спросил он бога, тот сказал: "Да, но ты умрешь", тем больше нахожу, что она очень активно проявлялась в искусстве, это все сюжеты о сверхъестественных существах, которым нужен брак или контакт с человеком из плоти и крови (когда они не хотят их съесть или выкупаться в их крови, не столь важно -- это тоже контакт), чтобы обрести жизнь, судьбу (и смерть). Или, там, браки эльфов и людей у Толкиена. "Герр Маннелиг" мой любимый весь об этом. Зачем этому дикому существу благородный рыцарь, зачем так его упрашивать?.. Читаю комментарии: потому что очень хотелось обрести человеческую судьбу. В подарки, между прочим, что только не предлагалось! Но Маннелиг, в соответствии со своей картиной мира, устоял перед нехристианским искушением. В скандинавском фольклоре такие существа, как эта зеленая дама, сторожат дороги в волшебные страны; и от нее я в свое время вышла к захватившим мое воображение неккам, которые могут жить на поверхности и даже с кем-то, но не очень долго, потому что начинают скучать по дому. Впрочем, это касается не только водяных -- в индийской мифологии такое случилось с апсарой, которая убежала от мужа и отказалась возвращаться назад. Человеческая судьба человеческой судьбой, но не много ли ты теряешь?..
Я не оригинальна - вопросы, которые меня волнуют, это вопросы меры, а в плане сути они отлично были рассмотрены в "Нарциссе и Златоусте" Гессе. Проблема в том, что обычно один человек -- и Нарцисс, и Златоуст, если он не совсем эльф в Валиноре, и самая живая и включенная его часть потенциально и сама мертвая и та, где больше всего больно. Но духовная трансценденция всего -- тоже не выход, точнее, она происходит естественным образом и в должный срок (тут индийцы с четырьмя стадиями жизненного пути опять как в воду глядели), иначе есть риск выдать отмороженность собственной души за отсутствие интереса к проявленному, что, мне кажется, к сожалению, бывает довольно часто. Интерес не интерес, здесь -- то же, что и там, ты есть то, об этом и Христос говорил, и Упанишады.
Но вернемся к расам.
Шантараса, в которой только шантараса -- это, конечно, утопия. Или чаньские стихи. Роман так не напишешь. Там обязательно будет что-то еще: у меня, простигосподи, всегда в самых неожиданных местах вылезает hasya -- комедия. Конечно, sringara, куда без нее, я бы и хотела иногда без нее, но не получается, про любовь всегда интереснее всего, хотя я точно понимаю любовь не так, как индийские классики.
Больше всего меня цепляет, как я вижу по своим сюжетам, karuna, сострадание. Как в махаянских притчах один миг настоящей каруны может очистить твой взор и вознести тебя на небеса, так примерно и у меня, с той же поправкой -- герой махаянской притчи до этого 12 лет медитировал, хоть и считал, что безуспешно, и у меня такой возможности очищения взора предшествует очень долгое воспитание чувств, иногда трудное, иногда болезненное, иногда просто субъективно страшное -- потому что ты постоянно оказываешься в новом, незнакомом, неведомом и все больше -- в безграничном и менее безопасном. Долгая дорога очищения, чтобы увидеть сияние мира.
Karuna, которую я терпеть ненавижу -- это как в "Маленькой жизни": автор бьет героя, чем может, а все остальные в шоке (включая читателей), но, конечно, испытывают сострадание. Впрочем, думаю, индийские драматурги бы со мной не согласились -- это не karuna, это вообще не имеет отношения к rasa. Rasa невозможно создать -- но когда ты оказываешься в ней, ты оказываешься за пределами времени и пространства. Тут ты не за пределами времени и пространства оказываешься, а с мокрой от слез подушкой в обнимку и никакой трансценденции не происходит. Нас же интересуют глобальные теории, катарсис и вообще этичный способ ведения хозяйства.
Я думаю, karuna -- универсальный путь к шантарасе. Если ты хоть однажды увидишь другого as is, у тебя высоки шансы сразу же увидеть Брахмана повсюду. Но что такое увидеть as is? Это понять трагизм человеческого существования вообще. Понять -- и превзойти. И для этого -- иметь огромный потенциал и душевный, духовный и чувственный простор. В теории расы вообще много говорят о чувствующем и развитом зрителе, чье сердце подобно зеркалу. Мне кажется, я пишу роман о воспитании такого зрителя с сердцем-зеркалом и так же точно воспитываю себя, и поэтому испытываю такое удовольствие от творчества -- оно сдирает шкуру и выводит за всяческие пределы и автора тоже, я никогда не могла представить себе такие оттенки чувств, до которых я так дохожу.
И все это на фоне чистого снега и умиротворяющего повествования.
Но свои чувства так не опишешь, к сожалению или счастью. Да и герой о них говорил, как пень, то есть никак. Чем больше любишь -- что-то, не только человека -- тем меньше говоришь, сложно представить обратное. Вообще довольно странно создавать словами реальность, где грубое ощущение -- это не только слово, но даже взгляд, но жизнь при этом течет своим чередом -- и через тебя, и через всех.
Странно, но очень любопытно, и возникает ощущение, что возвращаюсь домой и так оно и должно быть.
Творчество -- это поистине воспитание чувств, выход за пределы всех ограничений. Это ведь и есть цель rasa -- transcendence.
Знакомлюсь с ней с восторгом. Именно так я чувствовала и так строю свои произведения.
Изначально было восемь рас (rasa - "flavour", "essence"): sringara (любовь), hasya (смех), raudra (гнев), karuna (сострадание), bibhatsa (отвращение), bhayanaka (ужас), vira (героизм), adbhutam (удивление).
Позднее к ним добавили девятую, santarasa (покой, выход за пределы эмоций).
Шантараса стоит наособицу -- говорят, остальные расы возникают из нее (как мир из Брахмана) и в нее возвращаются. Еще говорят, она как бесцветная нитка, на которую нанизаны разноцветные бусины -- она принимает цвет этих бусин, но держит их вместе. Наш преподаватель говорил по этому поводу, что познание Брахмана через искусство даже интереснее простого его созерцания -- по крайней мере, так он представлен в своей многообразной проявленности.
Говорят еще, да ладно, в ней нет эмоций, какая же это раса? Вполне себе раса, поскольку ты можешь вкушать через нее блаженство ("all the rasas are of nature of bliss"). Шантараса -- не отсутствие, а трансценденция цвета, эмоций, страстей, успокоение их в первоначале.
Восемь рас -- по сути, восемь дорог к шантарасе. Разные пути к одному и тому же.
В рамках одного произведения, особенно длинного, расы, конечно, могут присутствовать и совместно (хотя не все со всеми сочетаются, что логично), но одна является доминирующей и задает общий тон-настроение (sthaviriya).
И я поняла, что больше всего стремлюсь к тому, чтобы общий тон-настроение моих романов -- по крайней мере, у того, который я пишу сейчас, потому что там это наиболее важно -- был именно santarasa. Чистый белый снег. Что там происходит, вообще не имеет значения. Оно и для героя значения не имеет, и для автора, и для читателя, думаю, тоже, Абхинавагупта говорит, тут наблюдается параллелизм.
Но не имеют значения не постольку, поскольку эмоционально не задевают (некоторые герои точно бы хотели, чтобы их поменьше задевали эмоции), а постольку, поскольку есть установка на их трансценденцию и есть уровень покоя, который выше происходящего.
И главный герой, и его учитель участвуют в очень эмоционально окрашенных событиях, но видят себя спящими -- одновременно пребывают в безвременьи (в первобытном океане или в детском саду) и включаются в текущую хронологически окрашенную жизнь. Что, вообще говоря, снимает любые жизненные противоречия и ограничения... но на очень высоком уровне духовного самоконтроля. А иначе это просто ведет к двойственному восприятию всего проявленного вообще. Если ты берешь в руки вазу, ты поставишь ее на место. Если тебе нравится ситуация -- она несомненно изменится. Если ты любишь человека -- это обязательно закончится, и навряд ли очень радостно. И, естественно, если ты выбираешь жить -- ты умрешь.
Чем больше я думаю об этой дихотомии (проявленной еще в первомифе африканских народов о человеке-внутри-озера: "Можно мне выйти?" - спросил он бога, тот сказал: "Да, но ты умрешь", тем больше нахожу, что она очень активно проявлялась в искусстве, это все сюжеты о сверхъестественных существах, которым нужен брак или контакт с человеком из плоти и крови (когда они не хотят их съесть или выкупаться в их крови, не столь важно -- это тоже контакт), чтобы обрести жизнь, судьбу (и смерть). Или, там, браки эльфов и людей у Толкиена. "Герр Маннелиг" мой любимый весь об этом. Зачем этому дикому существу благородный рыцарь, зачем так его упрашивать?.. Читаю комментарии: потому что очень хотелось обрести человеческую судьбу. В подарки, между прочим, что только не предлагалось! Но Маннелиг, в соответствии со своей картиной мира, устоял перед нехристианским искушением. В скандинавском фольклоре такие существа, как эта зеленая дама, сторожат дороги в волшебные страны; и от нее я в свое время вышла к захватившим мое воображение неккам, которые могут жить на поверхности и даже с кем-то, но не очень долго, потому что начинают скучать по дому. Впрочем, это касается не только водяных -- в индийской мифологии такое случилось с апсарой, которая убежала от мужа и отказалась возвращаться назад. Человеческая судьба человеческой судьбой, но не много ли ты теряешь?..
Я не оригинальна - вопросы, которые меня волнуют, это вопросы меры, а в плане сути они отлично были рассмотрены в "Нарциссе и Златоусте" Гессе. Проблема в том, что обычно один человек -- и Нарцисс, и Златоуст, если он не совсем эльф в Валиноре, и самая живая и включенная его часть потенциально и сама мертвая и та, где больше всего больно. Но духовная трансценденция всего -- тоже не выход, точнее, она происходит естественным образом и в должный срок (тут индийцы с четырьмя стадиями жизненного пути опять как в воду глядели), иначе есть риск выдать отмороженность собственной души за отсутствие интереса к проявленному, что, мне кажется, к сожалению, бывает довольно часто. Интерес не интерес, здесь -- то же, что и там, ты есть то, об этом и Христос говорил, и Упанишады.
Но вернемся к расам.
Шантараса, в которой только шантараса -- это, конечно, утопия. Или чаньские стихи. Роман так не напишешь. Там обязательно будет что-то еще: у меня, простигосподи, всегда в самых неожиданных местах вылезает hasya -- комедия. Конечно, sringara, куда без нее, я бы и хотела иногда без нее, но не получается, про любовь всегда интереснее всего, хотя я точно понимаю любовь не так, как индийские классики.
Больше всего меня цепляет, как я вижу по своим сюжетам, karuna, сострадание. Как в махаянских притчах один миг настоящей каруны может очистить твой взор и вознести тебя на небеса, так примерно и у меня, с той же поправкой -- герой махаянской притчи до этого 12 лет медитировал, хоть и считал, что безуспешно, и у меня такой возможности очищения взора предшествует очень долгое воспитание чувств, иногда трудное, иногда болезненное, иногда просто субъективно страшное -- потому что ты постоянно оказываешься в новом, незнакомом, неведомом и все больше -- в безграничном и менее безопасном. Долгая дорога очищения, чтобы увидеть сияние мира.
Karuna, которую я терпеть ненавижу -- это как в "Маленькой жизни": автор бьет героя, чем может, а все остальные в шоке (включая читателей), но, конечно, испытывают сострадание. Впрочем, думаю, индийские драматурги бы со мной не согласились -- это не karuna, это вообще не имеет отношения к rasa. Rasa невозможно создать -- но когда ты оказываешься в ней, ты оказываешься за пределами времени и пространства. Тут ты не за пределами времени и пространства оказываешься, а с мокрой от слез подушкой в обнимку и никакой трансценденции не происходит. Нас же интересуют глобальные теории, катарсис и вообще этичный способ ведения хозяйства.
Я думаю, karuna -- универсальный путь к шантарасе. Если ты хоть однажды увидишь другого as is, у тебя высоки шансы сразу же увидеть Брахмана повсюду. Но что такое увидеть as is? Это понять трагизм человеческого существования вообще. Понять -- и превзойти. И для этого -- иметь огромный потенциал и душевный, духовный и чувственный простор. В теории расы вообще много говорят о чувствующем и развитом зрителе, чье сердце подобно зеркалу. Мне кажется, я пишу роман о воспитании такого зрителя с сердцем-зеркалом и так же точно воспитываю себя, и поэтому испытываю такое удовольствие от творчества -- оно сдирает шкуру и выводит за всяческие пределы и автора тоже, я никогда не могла представить себе такие оттенки чувств, до которых я так дохожу.
И все это на фоне чистого снега и умиротворяющего повествования.
Но свои чувства так не опишешь, к сожалению или счастью. Да и герой о них говорил, как пень, то есть никак. Чем больше любишь -- что-то, не только человека -- тем меньше говоришь, сложно представить обратное. Вообще довольно странно создавать словами реальность, где грубое ощущение -- это не только слово, но даже взгляд, но жизнь при этом течет своим чередом -- и через тебя, и через всех.
Странно, но очень любопытно, и возникает ощущение, что возвращаюсь домой и так оно и должно быть.
Творчество -- это поистине воспитание чувств, выход за пределы всех ограничений. Это ведь и есть цель rasa -- transcendence.
пятница, 21 декабря 2018
Какие бы характерные черты я выделила в своем творчестве.
1. Стремление к всеохватности. Приводит к тому, что книжка про школьников, плавно переходящих в студентов, в жанре классического немецкого Bildungsroman'а, местами переходит в трансконтинентальный экзистенциализм "Гор морей" Деблина, а местами склоняется к классике "Доктора Фаустуса", где много всего, кроме, собственно, доктора Фаустуса. Почему? Потому что Леверкюн и есть сама история его мира. Даже если он в этом мире нисколько не заинтересован.
2. Диалектика. Постоянный спор двух принципов и развитие героев через противостояние жизненных принципов и точек зрения. Почему? Потому что осознание тождества себя и мира должно быть достигнуто. Что это значит? Все позиции мира должны стать твоими. По крайней мере, так можно обосновать, а на самом деле мне просто нравится об этом писать. Если творчество - психотерапия, то как раз эта его часть! Мгновенно лечит от предпочтения той или иной точки зрения, тк ей сразу же находится противоположная, красивая и достойная. Поскольку сознание человека неодномерно, само собой, у героев в разное время появляются оппоненты разного уровня. Полагаю, позиция вообще не должна быть стойкой, поскольку стойкость личности - это иллюзия. Хотя несколько героев бы точно со мной поспорили!
Так, противопоставляя одно другому, мы стремимся к абсолютному целому и я как автор с начала стремлюсь занимать позицию этого целого.
3. "Странные" отношения. До Альфреда Деблина с его психиатрическим образованием мне далеко, хотя именно описания героев "Гор морей" вызывают огромный интерес и сопереживание - такая обнаженность чувств и внутренних конфликтов, представленных наглядно, при том, что автор занимает позицию историка-хронографа, кажется, не имеет себе равных в мировой литературе.
У меня же тяга к человеку примерно равна тяге к основам его бытия - ими хочется завладеть, их хочется присвоить или, в "брачном" варианте, хотя бы соседствовать с ними, опять же, в вечном стремлении к целому. Человек как ограниченная личность при этом из картины может исключаться вообще - герои как бы находят друг друга не по виду, а по запаху. Поэтому отношения "странные" на взгляд многих других героев, и довольно часто совершенно непонятно со стороны, что сводит и держит вместе А и В, будь это любовь, дружба или брак.
За одним исключением - отношения учителя/ученика (вне зависимости от пола) являются самыми кодифицированными, поэтому в них не только вступают герои, когда уровень одного из них превышает "хотения", связанные с Другим, но иногда даже обычные герои в жесте отчаяния перед непознаваемостью бытия. Как гласит мудрость тысячелетий, такая трансформация отлично работает, да и вообще сильные чувственные влечения обычно либо предшествуют долгой аскезе, либо соседствуют с глубокой внутренней отрешенностью.
4. При этом о чувственности я писать люблю. И она тоже довольно любопытная. Чувственность - это выражение жизненной энергии героев минус шаблоны в голове, а шаблоны я не люблю и мои герои обычно тоже. И если какая-нибудь дама лезет в чье-нибудь окно, чтобы там раздеться, - это значит, что сегодня я за традиции, потому что обычно все еще хуже. Можно, например, идентифицировать себя с личностями из прошлых воплощений и радовать кармических близких с менее развитой памятью, потому что роли-то изменились, а чувства остались! Можно разделить психику и тело на две части разного пола, чтобы не отвлекаться на эти мимолетные влечения от действительно важных задач. Можно вообще не идентифицировать объект своего влечения как человека. Можно жить с двумя женами или мужьями, вот это вообще не вопрос и даже не покажется никому странным. Можно соблюдать пожизненный целибат, это так обычно, что даже скучно. Обычная семейная жизнь с работой и детьми в таких обстоятельствах настолько необычна, что я описываю такое, затаив дыхание! 
5. В творчестве мало "людей". Это как определенная раса такая, такие герои встречаются и обычно очень заметны и привлекательны своим человеческим жребием, но в целом все напоминает книгу "Боги и герои древней Греции": там тоже люди есть, но мало и вечно хотят чего-то от богов или рождаются от них. Люди - это, наверное, те, кто не хочет исключить себя из бренности мира. Но как раз это стремление может заворожить кого-нибудь и побудить видеть тебя богиней! Не говоря уж о том, что никакой иерархии здесь нет: даже великие учения подскажут нам, что после просветления надо идти на рынок, так что истинно совершенных созданий надо искать именно там. Да и вообще герои с возрастом теряют свой внешний блеск и поразительную судьбу, им это становится уже не очень интересно. При этом самого "обычного" героя грядущие поколения могут мифологизировать и вознести на пьедестал! В общем, чего мои герои никогда не искали, так это славы: они и так имеют божественную природу и легко замечают ее если не в себе, то в других.
6. Много разных наций. Люди, у которых оба родителя одной крови, большая редкость. Мирно сосуществуют и дружат представители разных конфессий, взаимообогащаясь друг через друга, и передают мудрость своим ученикам. Объективных "стенок" между людьми вообще очень мало и они являются достоянием эпохи, в которой происходят действия, - наших "стенок" вроде границ между странами или вероисповеданиями у них нет.
7. Нет агрессии как таковой. То есть вообще у людей она есть, но точно никто не пойдет насиловать и закапывать труп в лесу или развязывать войну. Впрочем, все исторические феномены сохранены в специальных резервациях, так что можно поиграть с древними влечениями там. Но что значит поиграть? На самом деле там все очень серьезно на архаический манер. С другой стороны, при отсутствии агрессии вроде "всех убью, один останусь" ложное воззрение может привести к еще более разрушительным результатам, чем политика Гитлера. Поэтому мой мир - это постапокалиптика. Такая добрая постапокалиптика, где можно пить кровь и есть человеческое мясо, при этом сохраняя тонкость и адекватность душевного устройства - пребывая гостем на пиру коллективного бессознательного. Ведь пятнает не действие, а наше отношение к нему. С другой стороны, моральными трудно назвать как такой мир, наполовину скрытый дымкой фантазии, не различающей бытие и небытие, так и героев, самых развитых из которых еще в школе учили преодолевать ограниченные концепции морали.
8. А еще там нет денег (кроме архаических сообществ) - только символический обмен по Бодрийяру 
.
.Утопия ли это? Совсем нет. Конфликтов там хватает, но они присутствуют на куда более тонких уровнях, чем межклановая вражда или даже простая невежливость. Иначе этот удивительный мир не напоминал бы Китай эпохи Чжаньго, где все предлагали утопические проекты на любой вкус. Только на протяжении моего повествования дважды реализуются и приходят к завершению крайне непохожие утопические проекты мирового значения, меняя всю сеть мировых координат. О более маленьких проектах я не говорю. Там действительно в свободное время все, как в арабо-мусульманском искусстве, активно строят рай! Порой при этом вмешиваясь в свободу человеческой личности.
9. Воображаемое реально - и это не лозунг транссерфинга реальности, а факт, основополагающий для этой эпохи. Герои проживают содержание своих умов и ограничены только им. Обладая малейшей степенью самосознания, если их отношения с другими не складываются так, как им бы хотелось, они скажут не "какие странные эти другие", а "как жаль, что я сейчас не могу деятельно представить иное отношение ко мне" - и это не особая психологическая грамотность, а норма для этой эпохи. Конечно, есть герои с более наивным субъектно-объектным восприятием, но они в меньшинстве и вызывают у всех большое сочувствие вместе с любопытством. Мол, ты в самом деле думаешь, что в твоей жизни что-то зависит от меня/твоей работы/любого другого объекта? Конечно, если бы это всегда было не так, пункт 2 оказался бы неверным - здоровая равноправная диалектика абсолютной и относительной истин присутствует и здесь.Потому что - и тут я расхожусь с канонами буддизма - надо не только все понимать в истинном свете, но и действительно пожить!
Тем не менее, когда средний герой понимает, что дальше так жить уже нельзя, идет он не к другим, а в глубины глубин себя самого, еще обостряя разворачивание содержаний своего ума. Остросюжетность у меня бывает двух типов - "игровая", как интриги, казни и истории архаических сообществ, и вот такая, самая серьезная, потому что никто из такого путешествия не возвращается - все символически погибают или, можно сказать, трансформируются в корне. Довольно часто после этого герой выступает под другим именем и, учитывая самостоятельность романов, может восприниматься как совсем другой персонаж, вплоть до самых удивительных случаев.
Бывают исключения и тут - некоторые так и будут рассчитывать на других и "верою спасутся", но ничего мистического здесь нет. Как было сказано, воображаемое реально, то есть во что ты веришь в глубине своего существа, то ты и получишь. Путей к истине бесконечное множество, поскольку, кроме истины, ничего нет, а на пути к ней надо избавиться от собственных воображаемых концепций, которые индивидуальны.
10. А вообще герои очень любят жить, природу и искусство - прямо как я, даже не знаю почему. 
Герой может стремиться к какой-нибудь цели, то есть обладать чем-то или избавиться от чего-то, но вдруг отвлечься, присмотреться и увидеть во всем такую КРАСОТУ, что перехватит дыхание и остановится время; в романе тоже. И они вот так всё видят Красотой, и себя, и других, просто иногда более приглушенно. И это побуждает меня писать, потому что я сама в процессе идентифицируюсь с этой красотой и внимательным, добрым и по-хорошему жертвенным отношением ко всему, что тебе дорого и ко всем, кто дорог тебе. Надеюсь, что с годами я стала ближе к этому и в обычной жизни, когда я не погружена в состояние созерцания. Гессе писал: может, таких вещей и не существует в реальности, но мы пишем о них, чтобы они приблизились к возможности существовать и рождаться. Я не совсем согласна с ним - ведь все находится в потенции и каждая наша мысль и каждое чувство вызывают и укрепляют то или иное проявление Абсолюта. Существует все, просто что-то мы забыли и не помним об этом, а что-то проявляется во времени последовательно - мы же, проникая за блестящую ткань времени, приближаемся к сердцу бытия и надеемся показать это другим.
Герой может стремиться к какой-нибудь цели, то есть обладать чем-то или избавиться от чего-то, но вдруг отвлечься, присмотреться и увидеть во всем такую КРАСОТУ, что перехватит дыхание и остановится время; в романе тоже. И они вот так всё видят Красотой, и себя, и других, просто иногда более приглушенно. И это побуждает меня писать, потому что я сама в процессе идентифицируюсь с этой красотой и внимательным, добрым и по-хорошему жертвенным отношением ко всему, что тебе дорого и ко всем, кто дорог тебе. Надеюсь, что с годами я стала ближе к этому и в обычной жизни, когда я не погружена в состояние созерцания. Гессе писал: может, таких вещей и не существует в реальности, но мы пишем о них, чтобы они приблизились к возможности существовать и рождаться. Я не совсем согласна с ним - ведь все находится в потенции и каждая наша мысль и каждое чувство вызывают и укрепляют то или иное проявление Абсолюта. Существует все, просто что-то мы забыли и не помним об этом, а что-то проявляется во времени последовательно - мы же, проникая за блестящую ткань времени, приближаемся к сердцу бытия и надеемся показать это другим.
среда, 12 декабря 2018
Юнг с буддистами не увидели бы в этом ничего странного ("мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем бессознательном"), но интересно время от времени встречать людей, чрезвычайно напоминающих своих героев. Один из них, послушав начало истории, удивился и интересовался, что там дальше будет с его альтер-эго, но я не стала рассказывать. Пусть все живут своей жизнью. А вот в лице преподавателя своего персонажа я точно встретить не ожидала. Но сходство удивительное - в одежде, манере поведения, чертах характера; разве что преподаватель старше, но когда он начал мне рассказывать о приключениях своей юности, я не могла сдержать улыбки. Все-таки мир - удивительное место. А как бы хотелось встретиться, как у Чжуан-цзы, с "человеком, забывшим про слова, чтобы с ним поговорить".
вторник, 04 декабря 2018
Любопытно, что с возрастом и персонажи, и люди вокруг воспринимаются с одной точки зрения - те, кого стоит уважать.
В случае с героями это еще и всегда те, кто вызывает у меня искреннее восхищение и на кого, в том или ином качестве, хочется равняться.
Причем не только главные герои, а вообще все. Самые яркие, возможно, как раз второстепенные, тк я не даю прямой связи с внутренним миром героя, благодаря чему со стороны впечатление может складываться фантастическое.
В последнее время научилась не только в каждой вещи видеть чудеса, но и рассматривать каждый образ до тех пор, пока он не начинает меня нечеловечески восхищать.
Так один герой из пару раз упомянутого третьестепенного персонажа полудетского юмористического рассказа поднялся до едва ли не главного героя моего главного романа! Вот это карьерный рост. Я даже секвойю в его честь назвала, настолько он мне нравится.
Впрочем, мне вообще все нравятся, как Вернеру Херцогу - царство безумцев и мифических существ... и героя, в честь которого я назвала секвойю. На этот сверхинтровертный роман, где количество присутствующих лиц как-то неожиданно зашкаливает (как говорила Ахматова, главное - величие замысла!), он, по-моему, единственный, который имеет обычную скромную человеческую программу и обычные человеческие ценности. Причем до самого конца.
Не перестаю радоваться и удивляться (как и все кругом него, включая учителей ).
).Какие вещи начали восхищать меня в моем возрасте, кто бы мог подумать.
Если бы я писала Одиссею, это точно был бы Одиссей, сын Лаэрта, возвращающийся домой после долгих и долгих лет странствий...
Хотя все мои герои, в общем-то, возвращаются домой. Как и мы. В абсолютный дом вечности из царства хрупкого воображения, знающего такие грезы, как рождение и смерть.
пятница, 02 ноября 2018
Думаю, о чем писать магистерскую. Например, о роли художника на духовных путях Востока.
А недавно вместо одной пары по конфуцианству нас отвели на презентацию Марины Евгеньевны Кравцовой по китайской живописи. И там я придумала конец своего древнекитайского романа... Я хочу написать о том, что искусство выше смерти. И эта сцена всё ещё стоит у меня перед глазами.
Хайдеггер писал о том, что Восток в фильме - это уже объективизация Востока. И это тоже не даёт мне покоя. Я думаю, мы не можем понять те времена, в которых мы не жили. Мы можем ими проникнуться. Но мы ими не станем, у нас своя кровь, своя жизнь. И это я тоже хочу показать... Мы, в конечном итоге, не можем отдаться ни одной выдумке своего ума так, чтобы это принесло нам удовлетворение и покой. Каждый роман, который я пишу, заканчивается символической гибелью героя или героев, которые, как правило, находят то, что ищут, но оказывается, что оно не способно их удовлетворить. Мне всегда казалось, что концепция нирваны как прекращения желания, искания мне не близка. Не стремятся к ней и мои герои. Но они живут в мире, где удовлетворение иллюзорно, и постепенно научаются в нем жить. И вот эти храбрость, мудрость, веселье перед лицом хаоса и небытия, равно как и красота и хрупкость жизни человека и мира - наверное, главное, что меня интересует.
Ещё бы увязать всё, что я нафантазировала за десять лет без знакомства с китайским языком. К удивлению своему, обнаружила, что китайское имя героя действительно вполне китайское (в китайском весьма ограниченное количество слогов и, следовательно, слоготворчества) и наполовину переводится как "небытие", а на вторую половину - пока не поняла.
Все тетрадки по философии исписаны заметками. Пишу романы, как Достоевский на каторге, - у себя в голове. Впрочем, мы уже разобрались с А.В. Парибком, что творчество должно вырывать слушателя из обыденности и вводить в состояние созерцания, дхьяны. А значит, если хочешь быть творцом, научись сначала сам в нём пребывать.
Видимо, таки буду писать о роли художника на духовных путях Востока.
А недавно вместо одной пары по конфуцианству нас отвели на презентацию Марины Евгеньевны Кравцовой по китайской живописи. И там я придумала конец своего древнекитайского романа... Я хочу написать о том, что искусство выше смерти. И эта сцена всё ещё стоит у меня перед глазами.
Хайдеггер писал о том, что Восток в фильме - это уже объективизация Востока. И это тоже не даёт мне покоя. Я думаю, мы не можем понять те времена, в которых мы не жили. Мы можем ими проникнуться. Но мы ими не станем, у нас своя кровь, своя жизнь. И это я тоже хочу показать... Мы, в конечном итоге, не можем отдаться ни одной выдумке своего ума так, чтобы это принесло нам удовлетворение и покой. Каждый роман, который я пишу, заканчивается символической гибелью героя или героев, которые, как правило, находят то, что ищут, но оказывается, что оно не способно их удовлетворить. Мне всегда казалось, что концепция нирваны как прекращения желания, искания мне не близка. Не стремятся к ней и мои герои. Но они живут в мире, где удовлетворение иллюзорно, и постепенно научаются в нем жить. И вот эти храбрость, мудрость, веселье перед лицом хаоса и небытия, равно как и красота и хрупкость жизни человека и мира - наверное, главное, что меня интересует.
Ещё бы увязать всё, что я нафантазировала за десять лет без знакомства с китайским языком. К удивлению своему, обнаружила, что китайское имя героя действительно вполне китайское (в китайском весьма ограниченное количество слогов и, следовательно, слоготворчества) и наполовину переводится как "небытие", а на вторую половину - пока не поняла.
Все тетрадки по философии исписаны заметками. Пишу романы, как Достоевский на каторге, - у себя в голове. Впрочем, мы уже разобрались с А.В. Парибком, что творчество должно вырывать слушателя из обыденности и вводить в состояние созерцания, дхьяны. А значит, если хочешь быть творцом, научись сначала сам в нём пребывать.
Видимо, таки буду писать о роли художника на духовных путях Востока.
вторник, 02 октября 2018
Я сижу и пишу статью среди ночи о буддийском курсе в Катманду для университетского журнала. Рядом спит соседка, с которой мы наперебой выращиваем цветы. Я посадила гигантскую секвойю - она укоренила мяту. Я спасла из засушливого магазина каланхоэ - у неё родился клевер. Она мало разговаривает, носит мужскую одежду и замечательно улыбается - с тех пор, как поняла, что я очень хорошо к ней отношусь. У неё так мало дел, а я вечно куда-то спешу, изучаю сто разных предметов, меня выбирают представителем, старостой, партнёром, я уже совсем не боюсь людей и знаю, что они любят меня, мою энергию - а она тихо занимается своим постмодернизмом и подсчитывает взошедшие ростки клевера. Кажется, её совершенно не заботит, кто и как к ней относится, а впрочем, не знаю - что бы мы ни делали, время одинаково уходит как для неё, так и для меня. И мне кажется, я в своём внутреннем романе как-то незаметно сменила роль и стала Александром Великим - маленьким тибетцем, который сначала учился на монаха, потом на певца, потом на химика, а потом на ритора, мальчиком, который прежде всего старался быть справедливым ко всем и старался правильно исполнить свою роль, свою функцию сына, брата, друга - и делал это так замечательно, так совершенно, что попал в совершенный тупик, в совершенную мглу. Установить отношения с человеком - значит перестать быть функцией в его отношении, и это понятно. Но что значит - перестать быть функцией? Перестать ставить границы, исполнять роль? Даже если ты исполняешь любую роль, выходя за пределы своих ограничений, ты всё равно исполняешь роль. Быть другим для другого человека - не только подарок, но и преступление: объективация себя, объективация его, признание различного, признание общего. Когда умеешь чувстовать, такое отношение жмёт, как старая туфля. А если Другой - это не человек, а мир? Если твоей рациональности грозит иррациональность, твоей упорядоченной жизни - хаос? Если наш единственный долг по отношению к Другому, чем бы он ни был, человеком, философской позицией или целым миром - это безоценочное наблюдение, основанное на абсолютном приятии? Для этого ведь надо не иметь себя - а это сложнее, чем исполнять долг. Это не удовлетворение своей нравственности, не удовлетворение чужих желаний - кому так можно послужить? Телу, уму? Это, право, такие мелочи. Служить нужно бессмертному для бессмертного, из всеобщего бессмертия - и ради этого все это наблюдать. Наблюдение из бессмертия чтит кратковременность и хрупкость нашей жизни.
* * *
Мы бессмертны, но мы - обнажённые, ранимые, хрупкие. И что любопытнее всего - в таком состоянии абсолютно ничем не можем друг другу помочь, разве что насоздавать друг другу много приключений! Но от этого в конечном итоге начинает тошнить, как от долгой карусели. Для чего? А ведь на этом построена почти вся мировая литература - не говоря уж о жизни. Мне всегда казалось что лучший роман на свете - "Вёсны и осени господина Люя": хроника созерцания мира, написанная одной философской школой Китая. Там совершенно ничего не происходит - и в то же время происходит всё. Это космогонический миф, облечённый в форму книги. Я думаю, самое правильное отношение к Другому - видеть в нем космогонический миф, облечённый в форму человека.
Привет, я сюда вернулась, чтобы писать заметки на полях.
Своих романов, жизни и всего остального.
Бесконечного круговорота ума и освобождения из него.
В основном, мне надо выговориться, когда то, что внутри меня, хочет выговориться.
Так что я просто отойду в сторону и не буду этому мешать, а также как-либо контролировать происходящее.
Будьте счастливы и свободны.